17.10.2007
Эпоха Путина
Русский репортер
Эпоха Владимира Путина заканчивается. Даже несмотря на то, что он остается в политике и согласился возглавить список главной партии власти. А период с 2000−го по 2008 год останется в памяти как один из самых удачных. Столь спокойных для граждан и динамичных для страны периодов, как последние 8 лет, в нашей истории было немного. Но из оценок обычных людей: бизнесменов, чиновников, врачей, учителей — видно, что историческое будущее России вовсе не предопределено. Мы только в начале пути, и слово «стабильность» никак не может быть ответом на все вопросы.
В «Единой России» уверены, что «тефлоновые» качества Путина, к которому не липнет никакая грязь, сохранятся и после 2008 года, даже если он станет премьер-министром. Источник в руководстве партии власти заявил «РР»:
— Во времена Ельцина за экономическую политику президента критиковали больше, чем всех его премьер-министров.
— То есть в случае очередного провала вроде монетизации льгот премьера винить не будут?
— Небольшой кризис лечится вмешательством и изъятием из управляющей обоймы конкретного виноватого или, если говорить цинично, назначенного виноватым. А глубокий кризис сейчас невозможен: власть делает все для максимально бесконфликтного развития страны.
В структурах власти незаметно идет работа, направленная на сохранение стабильной управляемости. Смена главы правительства на крайне предсказуемого члена «питерской» команды Виктора Зубкова и согласие Владимира Путина возглавить список «Единой России» — из этого ряда.
До сих пор российское государство во многом держалось на личных качествах национального лидера. Благодаря ему оно окрепло, но при этом вырос и масштаб угроз. Одного Путина теперь мало. Чтобы понять, в каком направлении развивается страна, нужно оценить прошедшую эпоху и вспомнить, что происходило со страной, а не только с властью.
Страхи и ожидания
Надежды, возлагавшиеся на Путина, во многом оправдались, считает замдиректора Центра политических технологий Алексей Макаркин: «Связано это было, скорее, с тем, что когда он пришел к власти, ожидания населения были очень невысоки. Недавний дефолт, полное падение авторитета власти, дискредитация Ельцина — на этом фоне все ожидания сводились к тому, чтобы обрести просто дееспособного президента».
Региональный чиновник среднего звена Владислав Семиречный вспоминает, что приход к власти Владимира Путина был воспринят с надеждой: «Мы ожидали, что политика первых лиц государства будет вменяемой, трезвой, расчетливой, основательной. Менее зависимой от специфических слабостей. Путин — человек более прозрачный, чем Ельцин. Последний производил впечатление барина, которому недосуг вникать в детали разных вопросов, все держать в голове. Путин, наоборот, вникает, разбирается, интересуется».
Еще более определенный запрос был сформулирован бизнесом. Председатель совета директоров Investconsult Group Александр Погорельский рассказывает: «В то время вместо реальной рыночной конкуренции процветала борьба за право входа в отдельные кабинеты. Лоббирование было основным инструментом продавливания частных интересов. Вложения нефтяных компаний в продвижение тех или иных решений в Думе приносили прибыль в 1000%. Никакие инновационные или интеллектуальные программы с лоббированием конкурировать не могли. Когда эпоха Ельцина закончилась, появились люди, в том числе и среди бизнесменов, которые были заинтересованы в усилении государства».
Но были и опасения. Учитель одного из московских лицеев Александр Абалов вспоминает: «От прихода к власти Путина я ничего хорошего не ждал — очень уж смущали меня его предыдущие места работы. Тогда, в конце 1999 года, я думал, что гайки закрутят по-страшному, вплоть до ограничения выезда за границу. И не удивился бы, если в новом тысячелетии в квартиры стали бы стучаться с вопросом: «А почему у вас в спальне не висит портрет президента?»
Однако даже скептики вынуждены признать, что самые страшные опасения не оправдались. «Очень скоро я был в каком-то смысле даже разочарован, увидев, что новая власть — это не монстры и не демоны, какими представлялись мне работники спецслужб. Путин и его команда оказались всего лишь группой бизнесменов-менеджеров», — рассказывает Александр Абалов.
Удивительно, что московский учитель фактически повторяет то, что сам Владимир Путин говорит о своем президентстве. По его словам, для него это «работа», «служба», одним словом, управленческая деятельность, а не «историческая миссия».
Возвращение государства
Чтобы положить конец тотальному разложению страны, следовало решиться на разрыв с наследием ельцинского режима. Но не революционный, а стабилизирующий. Поэтому модная при Ельцине идеология реформ стала замещаться идеей сохранения, спасения страны.
Первым публичным жестом, которым новый президент обозначил независимость своего курса от предшественников, стало символическое возвращение в декабре 2000−го мелодии советского гимна. «Я категорически против», — отозвался в «Горках-9» Ельцин.
За жестами символическими последовали и реальные изменения. Во власть стали приходить новые люди. Согласно исследованию Ольги Крыштановской, возглавляющей Центр изучения элиты Института социологии РАН, новая элита формировалась в основном за счет выходцев из силовых структур. К осени 2004 года доля силовиков в высшем руководстве страны составила 43,5%, а в правительстве — 34,2%.
Самым богатым на трагические события стал 2004−й — год, когда Владимир Путин получил мандат на второй президентский срок. Убийство президента Чечни Ахмата Кадырова, серия взрывов в Московском метрополитене, теракты против гражданских авиалайнеров и, конечно, самая большая трагедия — бесланская.
Реакцией Путина на Беслан стали два предложения по укреплению «властной вертикали». Во-первых, губернаторов по представлению президента стали выбирать местные парламенты. «Я надеюсь, что в нашем депутатском корпусе не появятся, как это было раньше, губернаторы с тремя судимостями», — обосновал свое решение Путин. Во-вторых, через создание общенациональных партий и замену мажоритарного принципа выборов на пропорциональный было начато искусственное построение партийной системы. Непредсказуемая стихия политической жизни стала сменяться руко-творными механизмами государственной стабильности, что позволило заявить всему миру о возвращении российского государства на историческую арену.
Дубина государева
Важным направлением в восстановлении государства стала борьба с политическим влиянием олигархов. Сначала в изгнании оказались некогда влиятельные Владимир Гусинский и Борис Березовский, а в октябре 2003 года карающая «дубина государева» настигла Михаила Ходорковского. В обществе возникло ощущение радикальной перемены курса — ожидались цепная реакция и новые жертвы. Однако каким-то чудом удалось остановиться, не допустить тотальной войны силовиков против бизнеса как такового. Путин тогда говорил: «Я не скажу, что существуют два непримиримых врага: с одной стороны государство, а с другой — олигархи. Скорее, государство держит в руках дубинку, которой бьет всего один раз. Но по голове. Мы ее только взяли в руки, и этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание. <…> Я абсолютно убежден, что за последние годы пресловутая равноудаленность различных представителей бизнеса от органов власти и управления в стране все-таки состоялась. Что до тех, кто не согласен с этой позицией, то, как раньше говорили, иных уж нет, а те далече».
«Уже в 2001 году Путин мог развернуть кампанию против олигархии и пересмотреть итоги ельцинской приватизации, — считает Кодзи Хитати, профессор колледжа Ниигаты (Япония). —Запад тогда легче смирился бы с арестом Ходорковского, приняв борьбу с олигархами как неизбежность. Путин прекрасно понимал, что слишком мягкое отношение к олигархам выглядело бы не совсем морально для него как для политика. Но его концепция “равноудаленности олигархов” — это непонятно что. В этом вопросе он не оправдал ожиданий людей. Особенно удивило отношение к Абрамовичу после ареста Ходорковского. Складывалось впечатление, что Путин кому-то что-то должен, что он скован данным кому-то словом».
В поддержку Михаила Ходорковского робко выступил бизнес. «Случай с Ходорковским был воспринят как пример избирательного применения права, — вспоминает Александр Погорельский. — То, что делал этот олигарх, делали все. Сигнал был воспринят представителями отечественного бизнеса с отвращением и ужасом. Непонятно было, где эта машина остановится. Сейчас ситуация несколько изменилась, поскольку понятен стал демонстративный характер избирательного правосудия. Но тогда деньги улетали из страны со скоростью 300 долларов в секунду. Многие тут же отказались продолжать очень выгодные проекты. Бизнес был парализован и совершенно открыт административному рэкету. Любой майор или капитан милиции, не говоря уже о руководителях области, могли теперь спокойно рэкетировать любого бизнесмена, который попадал в поле их зрения и влияния. Пошла цепная реакция. Но главное, в государстве мало что изменилось: оно как было, так и осталось приватизированным».
Наиболее шумные протесты раздавались со стороны представителей культурной интеллигенции, связанной с демократическим движением начала 90−х годов. В аресте Ходорковского они увидели не просто избирательное применение права, а самые настоящие политические репрессии. Но их протесты услышаны не были, поскольку ассоциировались у широких масс с идеологией непопулярных реформ ельцинского периода. В среде интеллигенции произошел раскол по вопросу о возможности сотрудничества с новой властью — в результате этот слой вообще утратил былой вес в обществе.
Политическое влияние олигархов было подорвано, но их экономическая и финансовая мощь сохранились. Прекращение олигархических войн и усиление государства лишь повысили капитализацию крупных компаний и их конкурентоспособность на международной арене.
«Стратегия российской власти характеризовалась стимулированием слияний, — рассказывает Погорельский. — Раньше многие олигархи, недолюбливавшие друг друга, не пошли бы на сближение бизнесов, но теперь им просто некуда деваться. Слили, например, «Русал», который имел 50% производства алюминия, и СУАЛ, производивший около 50% бокситов. Объединившись, они теперь могут выйти на внешний рынок как единая эффективная компания. С точки зрения позиций русского бизнеса за рубежом и укрепления алюминиевой отрасли прогресс несомненен».
Стремление государства занять командные высоты в стратегических отраслях сопровождалось вытеснением иностранного капитала. При этом отечественные элиты прекрасно понимали, что Россия нуждается в зарубежных инвестициях и передовых технологиях для преодоления экономической изоляции. Поэтому государство стало поощрять русский капитал к интернационализации, но уже на более выгодных для России условиях.
Несмотря на склонность к дирижизму кабинета тогдашнего премьера Фрадкова, линия неолиберализма продолжала господствовать. «Еще в 2003 году Путин сделал заявку на структурные реформы в экономике, но с тех пор ничего в этом направлении так и не было сделано. А ведь за 10 лет в экономике можно успеть очень многое. Посмотрите, как действовал Пекин. В 1992 году Китай экспортировал только дешевую одежду и пластмассовые игрушки. А сегодня он поставляет в Японию компьютеры, в Европу машины, а в США автомобильные двигатели. В России же в это время только писали и зачитывали программы, не имевшие отношения к реальной экономической политике», — считает Кодзи Хитати.
Государство или административная система
В борьбе с олигархами государство опиралось на чиновничество, что привело к росту влияния бюрократии. Самые масштабные противозаконные сделки совершаются, как и в эпоху Ельцина, тандемом бизнесмена и чиновника, только теперь главная роль в нем перешла к государевым людям.
«Чиновник почувствовал себя реальным владельцем государства, — считает Александр Погорельский. — Рост уровня поборов определяется особой методикой подсчета, в которой отражается очень важная для бюрократии идеология. Когда раньше чиновник торговал не своим, он брал, скажем, 100 тыс. долларов и совершал какие-то финансовые операции на миллионы. Все шло бизнесу. Теперь же чиновник рассматривает здание, которое он продает, как свой собственный актив. Он берет рыночный объект, который стоит на тендере, и предлагает: “Господа, я даю вам скидку в 20%. Все остальное идет мне”. То есть 20% идет государству, а 60 — ему. В этом есть глубокая логика. Что было раньше? Государственную собственность разбирали предприниматели. У чиновника возникал вопрос: “А почему это должно доставаться ему, а не мне, человеку на государевой службе?” В условиях слабого государства основная часть доставалась частным компаниям, но теперь предприниматель ослаб. Основной формой капитала стал административный ресурс, поэтому собственность перераспределяется в пользу чиновника. Пусть попробует какой-нибудь бизнесмен проигнорировать просьбу губернатора внести деньги на счет какого-то внебюджетного фонда…»
Даже налоговая реформа, которая признается самой успешной и либеральной и нашими, и зарубежными экспертами, привела к усилению зависимости предпринимателей от коррумпированных бюрократов. Хотя налоговое бремя на предпринимателей было снижено, новый Налоговый кодекс не изменил главного — возможности произвола чиновников по отношению к бизнесу. В реальности даже средние компании, которые массовым образом в начале 2000−х стали переходить на законные схемы выдачи зарплат, вынуждены откупаться от налоговиков, поскольку закон и подзаконные акты делают невозможной абсолютную невиновность налогоплательщика.
О силе бюрократии свидетельствует почти полный провал административной реформы. Работа государственного аппарата почти не изменилась. Как и прежде, важные решения становятся следствием закулисных комбинаций. А средний и низший слой чиновников вообще не почувствовал никаких перемен.
«Положительные изменения и усовершенствования возможны только в одном случае: если тот или иной регион или конфликт попадают в фокус внимания федеральной власти, — считает Владислав Семиречный. — Но это внимание сверху произвольно и случайно. Оно зависит от кулуарных предпочтений. Нельзя сказать, что в федеральном центре этого не понимают. В стране даже сложилась определенная практика преодоления такой кулуарной зависимости — онлайн-конференции Путина, Общественная палата или “прорыв к проблеме” через очевидный публичный кризис, как было в случае с нехваткой лекарств. Но это не нормальное и рутинное администрирование, а проявление чрезвычайщины».
«После триумфальных для Путина президентских выборов 2004 года власть, видимо, почувствовала, что ей дан карт-бланш, — считает Алексей Макаркин, — и провела монетизацию льгот. Реакция общества тогда убедительно показала, что карт-бланша нет. Общество стало требовательным. К тому же существует объективная необходимость модернизации тех социальных институтов, которые, по сути, уже разрушены или почти разрушены. Соответственно, если первый путинский срок — это политические реформы и реализация повестки дня 90−х, то второй срок — это социальная политика. Пока она гарантирует определенную стабильность в обществе, но не на долгосрочную перспективу».
Несовершенства госаппарата проявились в том, что в решении некоторых вопросов, которые требовали административного или правового подхода, присутствовали признаки политической кампанейщины. Например, национальный конфликт в Кондопоге привел к решению об ограничении использования иностранной рабочей силы, хотя чеченцы, спровоцировавшие беспорядки в Карелии, — российские граждане, а не иностранцы.
Кто будет главнее: Путин или президент?
В западной и оппозиционной политической аналитике до последнего времени считалось, что Владимир Путин не сможет уйти с поста президента. Эксперты упорно не видели, насколько более сложной стала страна за эти годы. Конечно, роль личности главы государства по-преж-не-му велика, множество неформальных правил и балансов интересов держится на нем. Но в политике работают другие механизмы, а иногда и иные мотивы, нежели стремление к единоличной власти.
Собеседник корреспондента «РР» в руководстве «Единой России» уверен, что, даже если Путин возглавит партию, ее статус «не поднимется выше, она и так доминирует на политическом пространстве. И ни Путин, ни Сурков не хотят давать партии никакого “большего статуса”, хотя бы по внешнеполитическим соображениям. Мне кажется, что оглядка на внешний мир тоже играет роль. Если мы взвалили на себя цивилизаторскую миссию, — а ее признаков в правлении Путина намного больше, чем признаков так называемого авторитаризма, — то должны учитывать этот фактор».
Владимир Путин все эти годы добивался усиления государства, и, если окажется, что укреплялось лишь его личное влияние, это будет поражением как страны, так и его лично. Путин и близкие к нему политики и эксперты не раз давали понять, что президент всерьез видит своей задачей создание более сложной, не авторитарной системы власти и управления; он, вероятно, понимает, что власть, которая держится на одном основании, одном человеке, слаба.
«Это фундаментальная проблема современной российской политической системы, — говорит эксперт Московского центра Карнеги Андрей Рябов. — Каким образом сохранить влияние уходящего политического лидера в сверхцентрализованной системе, где по традиции политическая и военная власть и моральный авторитет принадлежат именно национальному лидеру».
Совершенно невозможно представить, например, управление страной с поста спикера Государственной думы. «Не могу вообразить, — говорит Алексей Макаркин, — как он ведет заседание парламента, предоставляя слово депутатам и разнимая спорящих. Этот вариант маловероятен потому, что если к правительству у нас в стране в разное время относились по-разному, то парламент стабильно воспринимается как говорильня и имеет слабую легитимность». Владимир Путин мог бы попытаться усилить Думу собственным авторитетом, но реально парламент может стать сильнее лишь в одном случае — когда он приобретет независимость от более сильной президентской власти, когда ему, а не лично Путину, будет оказано реальное доверие избирателей.
Варианта с премьерством не исключил сам Путин, выступая на съезде «Единой России». Правда, с двумя оговорками: если партия власти победит на выборах и если президентом станет «современный честный человек».
У этой версии есть много сторонников. При этом должность премьер-министра очень уязвима. До сих пор ответственность за негативные результаты государственной политики принимало на себя правительство в целом, но только потому, что было обезличено. В крайнем случае негатив был направлен на наиболее одиозных министров вроде Михаила Зурабова. Встав во главе кабинета, такая яркая личность, как Путин, возьмет всю ответственность за его работу на себя. Кроме того, премьер-министр — фигура зависимая. Президент в любой момент может отправить его в отставку… «Я думаю, Путин все-таки станет премьер-министром, — считает Алексей Макаркин. — У него будет надежная опора в парламенте. В ситуации когда за премьером стоит конституционное большинство, убрать его трудно. Кроме того, Путин рассчитывает подобрать себе такого преемника, чтобы возможность отставки премьера им была сведена к минимуму».
К Путину-премьеру готовятся и в «Единой России». По крайней мере, источник в руководстве партии говорил об этом с корреспондентом «РР» как о почти свершившемся факте:
— Только премьер-министр. Сейчас для этого создаются все условия.
— Какие?
— Прежде всего конституционное или близкое к нему большинство в парламенте. Хотя для утверждения премьера достаточно и простого большинства.
Но при этом в «Единой России» исходят из опасного сценария, когда новый президент добровольно согласится играть номинальную роль, даже имея широкие полномочия. Может возникнуть ситуация, когда сильный лидер встанет во главе слабого института — правительства, а президент окажется слаб. Это путь к ослаблению государства, особенно если правительство начнет требовать расширения полномочий.
— Зачем перераспределять полномочия? — искренне удивился все тот же источник в руководстве «Единой России». — Премьер вполне может работать в паре с президентом. У нас уже были ситуации, когда при слабом президенте был сильный премьер, вспомните связки Ельцин — Примаков и Ельцин — Путин. В обоих случаях глава правительства обладал реальной властью.
— То есть новый президент будет слабым?
— Почему слабым? Если они будут действовать как одна команда, их сила и слабость не будут играть никакой роли. Существует презумпция противоборства будущего президента и будущего премьера. А почему? Откуда она появилась? Почему у президента Франции социалиста Жака Ширака не было конфликтов с его правыми премьерами?
— Но у Ельцина с Примаковым были.
— А с Путиным не было. Я повторяю: презумпция противоборства, подразумевающая конфликт между будущим президентом и премьером, надуманна.
Но даже если это так, остается опасение, что на посту премьер-министра Путин станет более открыт для критики за возможные неудачи правительства и даже, как ни парадоксально, за удачи. Этот парадокс объясняет руководитель Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) Валерий Федоров: «Недовольство обычно нарастает не в момент всеобщего ухудшения ситуации, а тогда, когда обстановка начала улучшаться, но слишком медленно, как считают люди. В этом состоит одна из причин успеха левых сил на последних местных выборах. Растет запрос на справедливость, на более справедливое распределение плодов экономического роста, на возвращение государства в социальную сферу. Национальные проекты — это хорошо, но мало. “Врачам первичного звена дали. Почему не даете другим?” — задаются вопросы. Хорошо, что начали говорить о “доступном жилье”, но аппетиты-то растут, а возможности получить дешевое жилье не расширяются. Постоянное муссирование этих тем задает планку требований, повышает ожидания. Власть озвучила некие планы и сталкивается с феноменом завышенных ожиданий: обещали, так сделайте, но гораздо больше, чем обещали».
Руководитель Фонда эффективной политики Глеб Павловский считает, что Путину, с его авторитетом, негоже занимать какой-то государственный пост, чтобы его в одночасье мог уволить другой чиновник федерального уровня. При этом Путин останется неформальным лидером нации, с которым вынуждены будут считаться и президент, и премьер-министр. «Думаю, будет выбран именно этот вариант, когда Путин займет, например, пост лидера “Единой России”, — уверен и Андрей Рябов. — С одной стороны, как лидер партии парламентского большинства, он будет иметь возможность влиять на всю государственную политику, а с другой — не будет нести за нее непосредственной ответственности».
Но как бы там ни было, следующий президент не может быть слабым. Ему предстоит совершить настоящую революцию, на необходимости которой настаивал Путин, когда говорил, что чиновники должны наконец сделать выбор — либо деньги, либо власть. Александр Погорельский так понимает проблему нового исторического периода: «Чтобы совершать подобные повороты, нужно иметь социальную опору. В борьбе с олигархатом такая опора существовала в лице чиновничьего аппарата. В новой борьбе нужно опираться на общество и предпринимателей. Но сменить социальную опору — значит совершить революцию. А это очень непросто. Для этого нужен подвиг».
В любом случае очевидно, что с уходом Путина открываются возможности для интересной игры на российском политическом поле. Главный вызов для Владимира Путина состоит в том, чтобы остаться влиятельным политиком и при этом не «мешать» будущему президенту и не ослабить власть государства, которую он так долго усиливал.
Павел Бурмистров, Дмитрий Великовский, Виктор Дятликович, Виталий Лейбин, Руслан Хестанов
«Русский репортер», 11 октября 2007 года
Внимание!
При перепечатке материалов данного сайта активная гиперссылка на tomchin.ru обязательна.
|
