|
Союз телезрителей
Анализ российского политического процесса с точки зрения участия в нем элиты и большинства населения основан на результатах более десятка всероссийских исследований «Левада-центра», проводившихся в последние годы. Полная версия статьи опубликована в журнале «Вестник общественного мнения» № 1, 2006 г.
Социологические исследования последних лет позволяют обобщить установки и стремления большинства. В нынешнем российском обществе господствует ощущение неизменности происходящего и стремление к покою. Но на этом фоне усиливаются чувства тревоги и незащищенности, а перспективные ориентации — позитивные образы будущего, ожидания повышения статуса — представлены крайне слабо.
Свыше двух третей россиян живут с комплексом утраты (63 процента в 1993 году, 68 процентов — в 2004 году высказывали сожаление о распаде СССР), три четверти — с комплексом угрозы и врага, свыше четырех пятых — с комплексом собственной уязвимости и окружающей опасности («бесланский синдром»).
Две трети россиян сегодня признали, что не чувствуют уверенности в завтрашнем дне. От трех пятых до трех четвертей опрошенных считают, что в России за последние годы стало меньше радости и уверенности, меньше порядка, но больше страха. Таковы самые общие оценки текущей ситуации в ее опорных точках.
Наше «мы»
В плане коллективных представлений российских граждан о себе (о «нас») можно говорить о трех выраженных тенденциях последних лет:
нарастающий в массе изоляционизм и ксенофобия («у России свой путь», «у России всегда были враги, нам и сегодня никто не желает добра»);
отказ от изменений, примирение с собою такими, какие есть, и с советским прошлым как своим собственным («за годы советской власти наши люди стали другими, и это уже не изменить»);
принятие роли дистанцированных зрителей с сохранением позиции невключенности, самоустранения от ответственности за происходящее и будущее.
Роль «не полностью принадлежащих», как бы отсутствующих, нечто вроде алиби — едва ли не преобладающая форма социальности в нынешней России. Она характерна для поведения массы, но она же задает стереотипы поведения представителей власти.
Показательны данные об отношении россиян к такому элементу символической самоидентификации, как государственный гимн. По декабрьским данным 2005 года, 85 процентов россиян убеждены, что граждане страны должны знать слова государственного гимна, однако при этом 70 процентов опрошенных (среди самых пожилых — 76 процентов) не знают слов нынешнего государственного гимна страны, 57 процентов (среди пожилых — две трети) знают, по их уверениям, слова гимна СССР брежневских времен, а первоначального советского, сталинского гимна не знают сегодня 80 процентов опрошенных (среди молодежи — почти 90 процентов). Возникает вопрос: в какой стране — речь не о географии, а о символической принадлежности — живут сегодня наши респонденты? Понятно, что он не сводится всего лишь к реакции человека с улицы на актуальные обстоятельства, тяготы и неурядицы. Дело во всей символической конструкции социально-политической реальности сегодняшней России, в несущих символах и фигурах, в выдвигающих и распространяющих эти смысловые моменты общественных силах и коммуникативных каналах.
Сегодня можно говорить о неэффективности и неавторитетности у населения основных социальных и политических институтов российского общества. И прежде всего — институтов новых, постсоветских, от рыночных до представительских и правоохранительных.
Слабости государства соответствует слабость общества в сегодняшней России, в том числе отсутствие его практического контроля над государственной властью, с одной стороны, и слабость в выдвижении, проведении собственных идей и интересов, в создании устойчивых форм консолидации — с другой. Претенденты на роль российской элиты потеряли сколько-нибудь автономные и авторитетные позиции как в структурах власти, так и в более широком публичном поле, в масс-медиа — либо добровольно и полудобровольно их сдали.
Направленное торможение экономической, социальной, культурной дифференциации общества и ослабление независимости различных институтов влечет за собой расширение поля действия символов государственного целого и церемоний причастности всех к коллективному целому державы-нации — ритуализацию или церемониализацию текущей политики.
Для подобных ситуаций характерно ширящееся расхождение между властью и примыкающими к ней элитами, с одной стороны, и массой, большинством — с другой. Такой разрыв как раз требует повышения или даже взвинчивания символических акций «общего», «подавляющего большинства», «всех как одного». Однако символическая принадлежность к виртуальному «мы» не влечет за собой практическую включенность в повседневное взаимодействие и реальную связь с кем бы то ни было другим, как говорят социологи — с «обобщенным Другим».
Если говорить более конкретно о сегодняшней российской ситуации, то область «общего» задается и принимается массой как предельное по масштабам национально-державное «мы», противопоставленное столь же предельному «они» (любые чужаки — этнические, расовые, политические, цивилизационные). Важно отметить, что функцию обеспечения «общего» взяли на себя менеджеры масс-медиа, пиарщики и консультанты, обслуживающие власть.
Церемониализация политики
Конечно, любая власть и любые политические силы в борьбе за власть занимаются символической политикой, т. е. с помощью масс-медиа и публичных ритуалов формируют и поддерживают представления о государственно-национальной общности, об образах коллективного настоящего и прошлого, об угрозах социальному целому. В данном случае, применительно к России последнего десятилетия, а особенно последних пяти-шести лет, следовало бы говорить о все более явной ритуализации или церемониализации этой сферы. У этого явления есть несколько сторон.
Символизация безальтернативности — единства «всех» вокруг фигуры первого лица в противостоянии «всем другим». Такая же концентрация на единственном решающем факторе характерна, например, для представлений о роли нефтяной трубы в экономике и социальной жизни России. Определяющей здесь выступает риторика “нормализации”, а выражаясь официальным языком — «стабильности» и «суверенности». Символическим фокусом целого является образ президента, так что символы этой воображаемой стабильности отождествляются с представлениями о национальном достоянии и престиже, выступая основой воображаемого сплочения нации.
Меморизация коллективной идентичности — нарастание значимости символов прошлого, воображаемый «золотой век» брежневского периода; примирение с советским прошлым ценой устранения в нем негативных моментов политических репрессий, антропологической катастрофы, исторической вины. Центральным здесь является символическое значение победы в Великой Отечественной войне и празднование ее 60-летнего юбилея.
Медиатизация, которая отводит центральное место телевещанию двух первых каналов по принципу повторяемости зрелища для дистанцированного наблюдателя.
Подчеркнем, что безальтернативная фигура президента представляет тут не конкретную ветвь власти с соответствующими законными полномочиями, а символическую управу на любых властителей в центре и на местах — воплощение или синоним пресловутого особого пути России, недоступного видению и пониманию никого извне (что-то вроде сказочной шапки-невидимки или другого волшебного предмета). Этот символ один именно потому, что никакого другого — никого вовне — нет и не надо.
Президент в данном контексте — роль исключительно церемониальная, и в отношении к нему возможна лишь демонстрация неполной включенности или неполного присутствия без каких бы то ни было конкретных обязательств и позитивных действий. Символическим воплощением подобной позиции выступает телесмотрение, точнее, роль зрителя, которая отведена в данной ситуации россиянам и принята большинством из них.
Симулятивная державность
Нынешнюю ситуацию и коллективную идентичность россиян определяют два типа символов: символы границы, отделяющей «нас» от «них» («чужих» или даже «врагов»), и символы властного верха (фигура первого лица, за которой нет вторых и которая изолирована от любых социальных связей и взаимодействий, — «тефлоновый президент»).
Сохраняющаяся конструкция коллективной, а по ее образцу и персональной идентичности в России носит черты имперского доминирования. Они закрепились в десятилетия сталинского тоталитаризма и в смягченном виде удерживаются в позднесоветские десятилетия. Важно, что сегодня этот комплекс носит не агрессивно-мобилизационный характер, как на сталинском этапе, и даже не пассивно-компенсаторный и защитный характер в условиях вынужденного сближения с Западом, «разрядки», как в брежневский период. Он эпигонский и симулятивный.
В России последнего десятилетия мы имеем дело с процессами массовизации социума без модернизации его базовых, модельных институтов. Массовые феномены, в основном связанные с потреблением, включая потребление ТВ-картинок, в подобной ситуации не завершают модернизацию ведущих институтов, а замещают ее. Именно процессы такого типа, которые уже не раз случались в истории, включая историю России, ведут к резкому повышению значимости демонстративно-символических элементов социальной и политической жизни, которые и описываются здесь как ритуализация или церемониализация.
Апеллируя к «большинству», «массе», «всем как один», претендующая на монополию власть осуществляет силовую блокировку социальных и культурных программ и образцов действия возможных конкурирующих кандидатов в элиту, которые при определенных благоприятных условиях, кажется, могли бы способствовать возникновению форм «общества», в смысле — гражданского общества, конкурентного рынка, добровольной кооперации, полицентричной и динамичной культуры. Подчеркну, что подавлению, вытеснению, подмене, переакцентировке подвергаются в таких случаях и всякий раз именно новые, современные (модерные) мотивы и формы действия.
Парадокс, однако, заключается в том, что абсолютное большинство опрошенных россиян (62 процента) сегодня вовсе не хотят видеть Россию великой державой с циклопическими «национальными интересами», «проектами» и т. п. Позитивное представление о российской нации и державе у российского населения, как уже говорилось, практически отсутствует, а вялые поиски внегосударственных символов национальной идентичности как по официальному заказу, так и по собственному почину державных или фундаменталистских группировок образованного сословия ни к какому видимому успеху за 90-е гг. не привели.
В негативных формах этнической неприязни и агрессии в сегодняшней России выступает не национализм, а ксенофобия и изоляционизм. А они растут из-за все более осознаваемого людьми отсутствия перспектив перед страной, из-за потери коллективных надежд на немедленное вхождение в «большой мир». Служилые же элиты тем временем, напротив, педалируют риторику национальных интересов и заклинают симулятивную державность. Перед нами еще один пример расхождения власти и обслуживающих ее кадров, с одной стороны, и пассивно-адаптивных масс — с другой.
Напечатано в газете "Ведомости"
31.05.2006
|
